Георгий Нарбут: Волшебные линии книжного мастера
«Брось ты быть школьником, прилежно и доверчиво слушающим то, что говорят тупицы-учителя. Будь художником и учись на самом искусстве!» — А. Н. Бенуа.
«Он был украинцем не только по крови, языку, убеждениям, — украинской стихией насыщены и все его произведения, и формальный источник его гения бьет неизменно из родного чернозема Черниговщины», — объясняет своеобразие Нарбута его происхождением Ф.Л. Эрнст.
Георгий Нарбут наиболее известен как автор первых украинских государственных знаков (банкнот и почтовых марок) и проекта герба Украинской державы. Он также был профессором графики Украинской академии искусств, а позже — ее ректором. Георгий Нарбут — личность неординарная и неоднозначная, и чтобы понять источник его гения, важно узнать, что он был за человек.
Георгий Нарбут нашел себя сразу. Ему не пришлось тратить годы на сомненья, на выбор рода искусства. Он в первую очередь был мастером книжной графики, и в этом деле был одним из лучших. Его не просто так называют самородком. Не получив систематического художественного образования, он готовил детские книжки для издательства И.Н. Кнебеля и солидные исследования для «Брокгауза — Ефрона», оформлял обложки журнала «Гербовед» и поэтические сборники. После выхода басен И.А. Крылова и сказок Г.Х. Андерсена с его иллюстрациями, имя Нарбута стало модным, число его заказов неизменно росло: если в 1912 году увидело свет шестнадцать изданий с его украшениями и иллюстрациями, то в 1914-м их было уже тридцать. И.Я. Билибин даже счел возможным сказать: «Нарбут — огромнейших, прямо необъятных размеров талант…» Каким он был человеком? Тайны личности художника раскрывает его автобиография и воспоминания друзей.
Первые опыты в графике
— Родился я 26 февраля (по старому стилю) 1886 года на хуторе Нарбутовка Глуховского уезда Черниговской губернии, — пишет Нарбут в своей автобиографии. — Семья наша была довольно большая: у меня было четыре брата и две сестры. Отец мой, мелкий помещик со средними доходами, мало интересовался домашними делами вообще, а детьми в частности, и поэтому нашим дошкольным воспитанием ведала наша мать…
Дети росли на лоне природы, играли с сельскими ребятишками. Грамоте их учил старичок-псаломщик.
— С малых лет, сколько я себя помню, меня тянуло к рисованию. За отсутствием красок, которых я и не видел, пока не попал в гимназию, и карандашей, я использовал цветную бумагу: вырезал ножницами и клеил клейстером из теста.
Подсказали эту технику популярные в украинском селе «витинанки» — вырезки из бумаги, служившие украшением местных хат.
— До девяти лет я прожил в отцовском хуторе. В 1896 году меня отдали в подготовительный класс Глуховской гимназии. Подготовлен к учебе в гимназии я был не особенно хорошо и учился неважно, так что в первом и втором классах «зимовал» по два года. Дальше учеба пошла лучше, но были «любимые» и «нелюбимые» предметы. История, словесность меня интересовали, а математика, например, наоборот.
— Все время моего пребывания в гимназии я рисовал красками и карандашом без руководителей: что мог, как мог и что хотел. Меня очень заинтересовало при прохождении курса древнеславянского языка, как это в старину писались от руки книги, и я, найдя образец шрифта Остромирова Евангелия, стал пытаться писать по-старинному. Сначала переписал «Поучение Владимира Мономаха к своим детям», затем «Евангелие от Матфея», «Песню о Роланде» (готическим шрифтом с орнаментированными заглавными буквами). Это были мои первые опыты в графике.
В глуховской библиотеке молодой художник открыл для себя журнал «Мир искусства» (выходил с 1899 по 1904 г.), оказавший решающее влияние на формирование его взглядов.
— «Мир искусства» был первым подлинно художественным изданием. Здесь можно было видеть репродукции, относительно близкие к подлинникам. Все было продуманно и изысканно — формат, шрифт, поля…
Из прочитанного в журнале Нарбут упоминает «писания Александра Бенуа». Увлеченный выведением линий, испытывавший отвращение к правилам, которые тщетно пытались втолковать ему учителя рисования, рисовавший как хотел и что хотел, молодой художник воспарил, читая слова Бенуа: «Надо же раз и навсегда понять, что такое хороший рисунок. Во-первых, это вовсе не непременно правильный рисунок…» Осененный, Нарбут отправился на поиски волшебной линии.
— В Глухове тогда была довольно большая сельскохозяйственная выставка, и при ней был устроен «художественный отдел». К участию в этом отделе был приглашен и я, где и выставил свои первые опыты в графике. В том же 1904 году была впервые напечатана и моя работа, на которую теперь я не могу без стыда смотреть. Это был раскрашенный графический лист — «Икона святого Георгия Победоносца».
«Герб города Москвы» — Георгия Победоносца — Нарбут нарисовал пером и раскрасил акварелью, стилизуя отчасти в иконописном, отчасти в билибинском духе. Знаток геральдики В.К. Лукомский впоследствии отметит, что в этом рисунке отсутствуют «все признаки герба».
В Петербург — к «мирискусникам»…
— Наконец 5 июня 1906 года я имел в кармане «Аттестат зрелости», хоть и неважный, покрытый почти одними «трояками»… Осенью мечтал попасть в Северную Пальмиру — к близким моему сердцу «мирискусникам»… Одно — мечты, иное — действительность. Целое лето мне пришлось воевать за право ехать в Петербург… Мой отец, на иждивении которого я воспитывался, ни за что не хотел пускать туда ни меня, ни моего брата Владимира, окончившего одновременно со мной ту же гимназию.
Владимир тоже стремился в Петербург: он пробовал свои силы в поэзии, увлекался символистами, в отличие от Георгия интересовался политикой. Тайком от отца братья послали заявления о приеме в Петербургский университет, на факультет восточных языков. Риск себя оправдал — в конце августа 1906 года их уведомили о зачислении. «Отец под влиянием матери, которая молча держалась нашей стороны, — продолжает Нарбут, — как-то покорился; просто говоря, ему было безразлично, куда мы поедем, он только хотел поставить на своем».
Дурная погода, дороговизна квартир, то, что, сняв наконец какую-то комнату, были обокрадены «почти до нитки», — вот их первые впечатления от столицы.
— Начал ходить в университет… Перевелся сразу же с восточного факультета на филологический и думал как следует приняться за науки, но меня влекло к искусству, тянуло к художникам… Вскоре среди своих коллег по факультету я нашел несколько таких же, как и я, кто скучал без искусства. Мы и были основателями художественного кружка в университете.
— В это же время — это был конец сентября или начало октября — я познакомился с выдающимся уже тогда русским графиком Иваном Яковлевичем Билибиным. Раньше я знал его произведения только по репродукциям, — они были моим идеалом… Теперь я видел оригиналы, видел самого мастера. Познакомился я очень просто: в один из вечеров в мрачном Петербурге, начинающихся осенью так рано, я с дрожью и душевным волнением пошел к мастеру, чтобы поговорить с ним и показать ему для оценки свои работы. Он принял меня сначала насмешливо… но потом мы как-то разговорились, он посмотрел мои рисунки, дал кое-какие советы. Спросил о моем финансовом положении и вообще о том, как я устроился в Питере, и, узнав о моем приключении с квартирой, где меня обокрали, переговорив с женой, — как я позже узнал, она была художницею М. Я. Чемберс-Билибиной, — предложил мне у себя свободную комнату за довольно небольшую плату. Это была для меня радость! Брат мой, вскоре, правда, уехавший по болезни домой, поселился вместе со мною.
— Жизнь моя у Билибина мне очень нравилась и принесла мне огромную пользу. Не будучи его учеником, я фактически учился у него. Когда он работал у себя в мастерской, то почти всегда звал и меня «за компанию» за свой стол рисовать. Он же достал мне и заработок: по его протекции издатель газеты «Русское Чтение» купил у меня для издания иллюстрации (сделанные еще в Глухове) к сказкам «Снегурочка» и «Горшеня», а потом заказал мне несколько графических работ (обложку, рисунки загадок и концовки) для своего журнала… Помню, как я, получив от Дубенского первый гонорар — сто рублей, — ощущал себя Крезом…
— Что-то в нем было, что с нескольких слов сближало с ним, — вспоминал Дубенский. — Я отчетливо помню, как в первый же день нашего знакомства (я не знал, откуда он и кто, фамилию его еще не знал) мы уже с жаром беседовали об искусстве. Тут же он показал свои произведения, ловко сделанные, но в сильной степени под влиянием Билибина, а также что-то чувствовалось и от А.Н. Бенуа и Бакста.
— На праздники меня потянуло домой на Украину. Хотелось поделиться впечатлениями от Петербурга. Признаюсь, что не к старикам, не к родному дому меня влекло… Была там в Глухове у меня любовь, любовь эта уже продолжалась два года.
Любовью Нарбута была Мария Беловская. Именно она имела большое влияние на работы художника раннего периода.
Украинские традиции
Уезжая в 1907 году домой на летние каникулы, Нарбут уже не думал о продолжении занятий в университете, а только о графических работах. Манера исполнения его эскизов и набросков, созданных в родных краях, говорит о том, что он научился «мыслить графически».
Ряд набросков выполнен для серии «Былая Малороссия». Конечно, времена запорожской вольницы, казацких полковников, сотников, гетманов можно было воссоздать лишь силой фантазии. Но многое от XVII и XVIII веков сохранилось в неприкосновенности: от села к селу бродили слепые кобзари, сельские девушки рядились по-старинному, старики в широкополых соломенных «брылях» неторопливо раскуривали запорожские «люльки»; среди зелени белели под золотистыми кровлями хатки-мазанки, ворочали крыльями почерневшие за долгую свою жизнь ветряные мельницы — «ветряки», высились в распаханных степях курганы с половецкими «каменными бабами», живописны, как встарь, были города с величественными храмами гетманских времен, в частности — Новгород-Северский. Все это Нарбут запечатлел в своем альбоме.
После Т. Г. Шевченко с его «Живописной Украиной», в офортах которой запечатлены история, деревенский быт, «малороссийская тема» вошла в украинскую и русскую графику, но особенно широко — в живопись. Однако стиль украинский никто еще не пытался выработать. Никто до Нарбута.
Поездка в Мюнхен
По возвращении в Петербург Нарбут всецело отдается творчеству. М.В. Добужинский вспоминал: «Тогда будущий мой милый друг Георгий Иванович был застенчивым и неловким юношей, добродушно отшучивавшимся от забавных придирок Билибина…»
Самостоятельную работу по книжному оформлению Нарбут получил сначала в издательстве «Шиповник» (первая обложка увидела свет в 1907 г.), а затем у М.О. Вольфа (с 1909 г.). С этих пор «Шиповник» уже немыслим без Нарбута. В последующие годы он завален заказами на обложки. На четвертой странице обложки — «герб», белый гриб в картуше!
Своей глуховской вдохновительнице, упомянутой выше М. Беловской, только что окончившей гимназию, художник успел предложить руку и сердце, но получил уклончивый ответ. Что ж, он готов подождать. И Нарбут работает не покладая рук.
В 1909 году художник неожиданно поехал в Мюнхен. Конечно, поездка была предпринята Нарбутом не случайно. Париж был Меккой живописцев, Мюнхен — рисовальщиков. Это был очень крупный художественный центр, славившийся музеями, в которых можно было познакомиться с шедеврами различных эпох и, конечно, с графикой «высокого модерна».
Свои мюнхенские дни Нарбут проводил, осматривая город и его окрестности. Из всех мастеров наибольшее впечатление произвел на Нарбута Дюрер.
После Мюнхена художника охватили далеко не безмятежные настроения. Как раз недавно явилась комета Галлея. Она вызвала немало толков, многие считали ее недобрым знамением. И впечатлительный Нарбут, впитавший суеверия украинского села, в глубине души побаивался комет. Поездка за границу, выбившая его из привычной колеи, перенесшая в чуждую обстановку, всколыхнула затаенные страхи, ожившие в образах фантазии. Один из них известен под названием «Пейзаж с кометой». Странный мрачный пейзаж: строение под глубоким ночным небом. По небу мчится огромная широкая струя холодного пламени, вот-вот испепелит все, что встретится на пути… Полное безлюдье, совершенная беззащитность перед лицом неотвратимого, неведомого…
На родине «Щелкунчика» задумал Нарбут и серию книг, действующими лицами которых станут игрушки. Работа над первой книжкой — «Пляши Матвей, не жалей лаптей» — начата была в Мюнхене.
Поездка за границу многое дала ему, но долго жить на чужбине художник был не в силах. И полугода не выдержав, вернулся в Петербург. Больше ни разу за границу не ездил.
Время перемен
Знаменательным в жизни Нарбута — как творческой, так и личной — становится 1912 год. Выходят новые оформленные им книжки басен (вслед за «Тремя баснями Крылова» и «Соловьем»), укрепившие его репутацию мастера с тонким вкусом и неповторимой манерой. В этом же году прекратилась его работа за одним столом с Билибиным. Иван Яковлевич оставил свою семью. В подобной ситуации жилец-холостяк, видимо, стал нежелателен в квартире М.Я. Чемберс-Билибиной, тем более что Нарбут настойчиво предлагал ей руку и сердце, получив отказ от своей невесты (той самой Беловской, в которую был влюблен с гимназических лет).
Нарбут перебрался к своему приятелю Г.К. Лукомскому, вспоминавшему впоследствии: «Мы с ним вдвоем работали, вовсю, исполняя заказы, устраивая выставки… Хорошо жилось нам. Жизнь же он вел такую: ежедневно бегает по знакомым, — людей любил, был общителен очень, — а поужинав, с одиннадцати-двенадцати вечера как засядет, так до утра, до семи-восьми часов все работает и работает…»
Общение с талантливым архитектором-художником и с его братом В.К. Лукомским — знатоком дворянских генеалогий и гербов, значительно обогатило Нарбута. В.К. Лукомский вспоминал о том, как бывало жадно допытывался он об источниках старинных и художественных гербов. Как раз в то время В.К. Лукомский увлечен был работой над «Малороссийским гербовником», рисунки к которому впоследствии исполнит Нарбут.
Настоящий переворот в сознании художника произошел в том же 1912 году, когда он по заказу Императорской академии наук расписывал стены зала «Малороссия» — для выставки «Ломоносов и Елизаветинские времена». Нарбут всегда интересовался украинской культурой и знал о ней многое. Но здесь, на выставке, впервые коснулся архивно-музейного разнообразия старинных и рукописных книг, документов, шедевров украинского ювелирного дела, увидел фотографии архитектурных памятников, изображения запорожцев на старинных портретах, печатях, рюмках, пороховницах. Ведь лучшие художественные произведения из оккупированного казацкого государства были перевезены в имперскую столицу. Впоследствии искусствовед Федор Эрнст писал об этом важном для художника событии: «Такая работа над первоисточниками привела художника к естественному, единственно возможному выводу: царская Россия, уничтожив автономию Украины, стерла, истощила украинскую культуру. И отсюда его ненависть к тем представителям украинского народа, что охотно променяли свободу Украины на царедворский кафтан».
Отправившись на летние месяцы в родные места, с обостренным интересом вглядывался Нарбут в памятники украинской старины. Вместе с ним совершил поездку по Украине Добужинский. Встретились они в Чернигове. «Мы вместе, — рассказывает друг Нарбута, — исходили весь город. То тут, то там он советовал зарисовать какую-нибудь церковь, при всем восхищении курьезами провинциальной и старой архитектуры он сам почти не рисовал».
В Нарбутовку Георгий Иванович, расставшись с Добужинским, заехал ненадолго, но какие-то недели две-три, там проведенные, оказались поворотными в его судьбе. Его сестра Агнесса пригласила погостить на хутор своих приятельниц. Одной из них была Вера Павловна Кирьякова, воспитанница генерала Н.Е. Скаржинского. Она успела окончить Полтавский институт благородных девиц и начала было преподавать гимнастику в гимназии городка Лубны. Впоследствии вспомнит она о том внимании, которым сразу же одарил ее Георгий Иванович. «Мы с ним часто гуляли, собирали цветы, ездили на станцию за почтой, которую ожидал он с большим нетерпением. Георгий Иванович получал много писем, главным образом из Москвы и Петербурга от своих заказчиков»
Вечерами молодежь затевала самодеятельные концерты. Гостья пела романсы Чайковского, Грига, Денца, украинские народные песни, двоюродная сестра Нарбута аккомпанировала, брат Владимир читал стихи, а сам он рисовал, находя удовольствие в том, чтобы работать под музыку, пение и шумную болтовню. Гостью-певунью поразили руки Нарбута — и красотой формы, и ловкостью, и гибкостью пальцев, и тем, что «рисовал он правой и левой рукой с одинаковой твердостью и умением».
Через некоторое время Георгий и Вера поняли, что жить друг без друга больше не смогут. «День 15 июля 1912 года, — вспомнит она, — ознаменован был в Нарбутовке необычайно торжественно и весело. Праздновали день рождения Владимира Нарбута и мою помолвку с Георгием Ивановичем».
С октября Нарбут живет в Петербурге, а невеста его в Лубнах. Тоскуя, он шлет ей письма. Почти ежедневно.
7 января 1913 года была сыграна свадьба. На первых порах Нарбут с молодой женой поселились в квартире М.Я. Чемберс-Билибиной. «Мы жили очень дружно и все наше домашнее хозяйство вели совместно… Георгий Иванович работал с утра до ночи, а иногда и целую ночь», — рассказывает Вера Павловна.
Чиновник Сената
В марте 1914 года у Нарбута родилась дочь. Наслаждаясь семейной жизнью, он продолжал много и плодотворно работать. Даже в письмах к жене Нарбут деловит: «Все время сижу дома и рисую. Хочу поскорее окончить все и уехать…»
Тем временем подошли смутные времена. Летом 1914 года прогремел в Сараево выстрел сербского гимназиста-патриота, сразивший наследника австрийского престола, а кайзер Вильгельм II уже изрек свою печально известную фразу: «Теперь или никогда!» 19 июля (1 августа по новому стилю) Германия объявила войну России.
В Петербурге, ставшем Петроградом, в это время учинялись погромы немецких магазинов и мастерских. То же самое происходило в Москве и других городах. В мае 1915 года дойдет черед и до издательства И.Н. Кнебеля (владелец имел несчастье родиться на Западной Украине — в Галиции, входившей в состав империи Габсбургов). В числе изданий, готовых увидеть свет, погибнут и книжки Нарбута — «Басни Крылова» (куда вошли «Котенок и Скворец», «Василек», «Осел и Соловей»), «Стойкий оловянный солдатик» и «Старый уличный фонарь» Андерсена.
Нарбут ненадолго отлучился из столицы: побывал на родном хуторе, вероятно, для того чтобы попрощаться с братом Сергеем, отправлявшимся на фронт. О тогдашнем настроении художника свидетельствуют строки из письма жене: «Здесь так грустно, что у меня просто душа болит. Все как-то еще больше запустело и обвалилось. Все постройки никуда не годятся и вот-вот рухнут. Да что и говорить! А я так люблю Нарбутовку и мне грустно»
В мае 1915 года художник был определен «канцелярским чиновником» Сената. О своей государственной службе Нарбут пишет жене, проживающей в имении родных в Украине, в юмористическом тоне: «Мы были вчера на похоронном кортеже великого князя Константина Константиновича, где и держали себя с должным несокрушимым достоинством, почему удостоились высоких знаков внимания императорских особ (подробности словесно)… Службу неукоснительно посещаю, т. е. был 2 раза в Сенате. Впечатление благоприятное. Буду там же еще раз. Если мои дела будут идти так же блестяще и дальше, то не позже весны будущего года надеюсь быть возведенным в сенаторское достоинство купно со всеми орденами, чинами и привилегиями»
Назад на Родину
В 1915 году черниговское дворянство поручает Нарбуту оформление книги В.Л. Модзалевского «Товстолесы. Очерк истории рода». К украинской сюите Нарбута прибавилась и книга «Гербы гетманов Малороссии». С художественной стороны особо интересна ее обложка, на которой изображен «козак з рушницею», впоследствии он не раз будет обыгран Нарбутом. В основу оформления еще одной книги легли впечатления от старинных украинских усадеб. Не удивительно, что «Старинные усадьбы Харьковской губернии» принадлежат к числу лучших произведений Нарбута.
Так, еще в Петрограде художник начинает свой новый, украинский период творчества. Малороссийская старина, казацкие портреты, гравюры давали Нарбуту возможность создать свой украинский стиль.
Но Нарбут хочет не только писать в «украинском стиле», но и говорить на украинском литературном языке. А все это в полной мере возможно, только живя в Украине.
Смутное время
После февральской революции 1917 года Нарбут вернулся в Украину.
Но вопреки горячему желанию Нарбута, работу для себя в Украине он нашел не сразу. Политическая обстановка в стране была очень сложной. Издательское дело пришло в совершенный упадок: выпускались преимущественно брошюрки на газетной бумаге, не требовавшие оформления. Заваленный заказами в Петрограде, в Киеве Нарбут не находил себе применения.
А мастер мечтал об Украинской Академии художеств. Между тем организацией, подобной Академии, успели до его приезда заняться киевские художники. В числе ее учредителей были главным образом живописцы и один архитектор-художник В. Г. Кричевский. Нарбут добивался же должности профессора графики. С продолжительной задержкой он ее получил.
Принявший на себя с февраля 1918 года обязанности ректора, Нарбут в это смутное время более всего тревожился о судьбе Академии художеств. По предложению Нарбута, она получила статус не только учебного заведения, но и научно-исследовательского института. Нарбут вошел в правление новосозданного профессионального союза художников, возглавил комиссию по организации Второго государственного музея, основой экспозиции которого стало одно из лучших в России и лучшее в Украине собрание западноевропейского, восточного и древнерусского искусства.
В Киеве Нарбут жил в доме под номером 11 в Георгиевском переулке, где снимал пять комнат. На квартире у Нарбута зачастую собиралась творческая элита: художники, историки, издатели, актеры. Бывали там поэты Николай Зеров, Павел Тычина, Михаил Семенко, Владимир Маяковский, режиссер Лесь Курбас, литературовед Сергей Ефремов, искусствовед Даниил Щербаковский…
Нарбут редко садился за рабочий стол, но духом не падал, хотя из Глухова пришла горестная весть о гибели на фронте брата Сергея и тяжелом ранении Владимира. 25 января правительство Центральной рады покинуло Киев, а 26-го в городе установилась Советская власть. Живший в квартире Нарбута давний его приятель Я.Н. Жданович боялся обысков и арестов. «Нарбут, — замечает жена художника, — очень весело реагировал на страхи Якова Николаевича и отвечал, что, если спросят, кто живет в его квартире, то он скажет, что Жданович — это сельский учитель из Прилук по фамилии… и тут Нарбут называл такую смешную фамилию, что все заливались безудержным смехом. Тут же Нарбут написал Ждановичу удостоверение на сельского учителя, причем почерком, как пишут малограмотные люди, также нарисовал печать тушью, которую едва ли можно было бы отличить от настоящей». Когда красноармейцы пришли проверять квартиру, Нарбут был в Академии. Узнав, что здесь живет художник, они вполне удовлетворились этим и спросили, нет ли здесь «чужих». Жданович смело вышел и предъявил написанное Нарбутом удостоверение, после чего жена художника угостила солдат чаем: «В общем, все обошлось очень хорошо, и когда пришел домой Нарбут, на дверях нашей квартиры была уже наклейка, что квартира проверена».
После провозглашения Украинской державы во главе с П. Скоропадским, Модзалевский и Нарбут начали добиваться отмены утвержденных гербов и печатей УНР. 18 июля 1918 года гетман утвердил спроектированную Нарбутом новую Малую государственную печать: на восьмиугольном щите был изображен козак з рушницею. Щит был обрамлен барочным картушем и увенчан трезубцем святого Владимира. По кругу с обеих сторон шла надпись «Українська Держава». Ее напечатали на банкноте в 1000 карбованцев, выпущенной 13 ноября 1918 года.
«У меня все пошло не так, как надо»
Нарбут писал: «К политике я был совершенно равнодушен, поскольку никогда ею не интересовался и вовсе не было у меня ни времени, ни желания заниматься социальными вопросами». Однако в письме к А. Н. Бенуа он сказал о чувствах, которые испытывал во время войны: «… У меня на душе так убийственно пусто и тяжело. Ведь из-за этой проклятой войны (как я ее ненавижу!) у меня все пошло не так, как надо»
К Киеву приближалась армия Деникина, значительно превосходившая по численности военный гарнизон города. Красная Армия отступила. Первой вступила в Киев скрывавшаяся неподалеку петлюровская дивизия, за ней — кавалеристы Деникина. «Киевляне окончательно запутались,- вспоминал К.Г. Паустовский. — Трудно было понять, кто же будет владеть городом. Но все эти сомнения окончились к вечеру, когда к деникинцам подошли подкрепления. Два казачьих полка вдруг обрушились лавой с крутых Печерских гор на ничего не подозревавших петлюровцев. Казачьи полки неслись карьером с опущенными пиками, гикая, стреляя в воздух и сверкая обнаженными шашками. Никакие нервы не могли выдержать этой дикой и внезапной атаки. Петлюровцы бежали без единого выстрела, бросив пушки и оружие… Наутро по городу был расклеен приказ генерала Бредова о том, что отныне и навеки Киев возвращается в состав единой и неделимой России».
«После всей роскоши художественной жизни Киева летом 1919 года наступил застой, — рассказывает Г.К. Лукомский. — Киев обратился в провинциальный или, в лучшем случае, областной город. Не было у Нарбута заказов. Как украинца, работавшего при Скоропадском, его преследовали, как бывшего при Директории работника — тоже, как работавшего при Советской власти — тоже, еще больше. Нарбуту пришлось во избежание глупых инцидентов сидеть дома, к этому побуждала и слабость. Друзья были заподозрены, арестованы или тоже скрывались. Подступала крайность. Нарбут нуждался. Угнетение охватило его. Работа не клеилась».
В конце декабря 1919 года Нарбут начинает писать воспоминания. С какой-то особой грустью рассказал он о любимой своей Нарбутовке, о временах юности… 23 мая, перенеся тяжелую операцию по удалению камней из печени, Нарбут скончался. Последние слова его были: «Странно, смотрю, а темно».
Нарбут — геральдический художник
Огромное место в творчестве Нарбута занимала геральдика и вопросы генеалогии.
Мысль о том, что предки его были запорожскими казаками, обостряла интерес к местным древностям и, разумеется, к истории Нарбутовки. Об этом свидетельствует писаный древнеславянскими буквами, украшенный буквицей и узорами документ — письмо восемнадцатилетнего художника к П.Я. Дорошенко — глуховскому врачу, большому знатоку украинской старины — с просьбой сообщить что-либо о роде Нарбут.
Впоследствии Дорошенко передаст художнику ряд архивных документов, в том числе рисунки герба господ Нарбутов.
«Рисует он иллюстрацию к какой-нибудь сказке; рисует все по сюжету, и где-нибудь на стене остается неиспользованным свободное место; «голым» кажется оно ему — вот он герб туда и «посадит», — вспоминал Г.К. Лукомский, — … «нарочитый» или «измышленный». А то и свой герб «Тромбы» (три охотничьих рога, соединенных наподобие звезды) куда-нибудь да пристроит средь живописных руин. И уж так полюбил он свой герб, что даже на силуэтном своем портрете поместил его в центре своей головы; вот он Narbutissimus — всем Нарбутам с Нарбутовки Нарбут».
Позже, став признанным специалистом по украинской геральдике, Георгий Нарбут создавал эскизы военных мундиров Украинской армии, был автором первых марок УНР. 19 декабря 1917 года был напечатан первый денежный знак Украинской Народной Республики — купюра достоинством в 100 карбованцев. Ее авторство также принадлежит Нарбуту. В оформлении дензнака художник применил орнаменты в духе украинского барокко XVII-XVIII веков, изображение самострела (герб Киевского магистрата XVI-XVIII веков) и трезубца святого Владимира, ставшего впоследствии государственным гербом Украины.
Украинская азбука
Главной в творчестве Нарбута в 1917 году стала работа над созданием рисунков для украинской азбуки, выпустить которую в украинском и русском вариантах намеревалось Товарищество Р. Голике и А. Вильборга. В оригиналах сохранилось 15 листов азбуки. Все они выполнены пером, черной тушью, со всех были сделаны пробные оттиски, некоторые из них были иллюминированы автором. Художник создал композиции для букв «А», «Б», «В», «Г», «3», «I» («И»), «К», «Л», «М», «Н», «О», «С», «Ф» и «Ч». Работа осталась незавершенной: незадолго до октября 1917-го Нарбут уехал в Киев.
Лист «А» экспонировался на посмертной выставке художника в Киеве в 1926 году, но лишь спустя много лет стал доступным исследователям, будучи приобретенным из частного собрания Художественным музеем Ивано-Франковска. В его композиции объединены зримые образы слов, начинающихся на букву «А». Ангел, летящий в небе, разворачивает свиток, на котором начертаны буквы в азбучном порядке, его догоняет аэроплан; внизу — здание с барочным фронтоном и вывеской «Аптека», старая каменная арка, поросшая молодыми древесными побегами. Не обошелся художник и без специфически украинской детали, хотя название ее не начинается на «А»: возле аптеки стоит хата под соломенной крышей. Не удержался он и от соблазна ввести в композицию нечто петроградское: за высокой крышей аптеки видна колокольня собора Петропавловской крепости.
В рисунках украинской азбуки П.И. Нерадовский справедливо отметил свойственное натуре художника сочетание фантастики, поэтичности и юмора.